Нежность силы: частный взгляд на жизнь Алампа

Фото с сайта keskil14.ru

Тысячи лет якуты обживали родной просторный край. Жили в разбросанных по тайге аласах небольшими группами, в отдалении друг от друга, чтобы всем хватало пастбищ и покосов, воды и дичи. Уважение к чужой жизни, к чужим интересам – моральный императив якутов. Человеческое общение раскручивалось в собственной архитектуре, раскраивая пространство и время. В замкнутом пространстве Зимы происходило негромкое общение: с домочадцами внутри и около жилищ. Сдержанно разговаривали, берегли силы, тепло, тишину. Случалось, заезжали в гости странствующие сказители. Сутки и более могло длиться тогда пиршество звуков и слов, раздвигая темную тесноту, перенося слушателей в вечнозеленое Лето…
Лето приходило яркое, жаркое, короткое как волшебный сон. Выезжали на летние сайылыки, наслаждались простором лугов, свободой говорить громко и петь во весь голос. Разговаривали с соседями, прибывшими на летники, делились новостями, радовались теплу и свету. Наступал Ыhыах – вершина года, праздник праздников, торжество над страхом холодной смерти. Выходили нарядные, просили у Белого Солнца продолжения жизни. Звучали всемогущие древние заклинания. Состязались в силе и красоте благословлений. И все прозвучавшее запоминалось. Оценивалось. Пересказывалось. Отшлифованная культура речи закреплена в требовательном этикете якутского народа. Как и бесспорное преклонение перед теми, кто владеет магией завораживающего Слова…

Умение продумать и связать чарующую сеть слов, способную оживить павшего духом, окрылить согнувшегося – светлый дар. Суметь словом пробить глухоту, выразить потаенные надежды целого народа – сильный дар. Способность стихами незрячим описать свет и тени яростного мира, поименно назвать будущие победы и неизбежные жертвы – дар нелегкий, на грани возможностей человека. Настоящий поэт обречен видеть и предвидеть, жалеть и любить, страдать и верить, даже зная Всё. Он избран до рождения. Проклят мучительным своим даром. Вознесён божественной отметиной над обычными людьми.
Любимец народа, великий поэт якутов Алампа – Анемподист Софронов предстает перед современниками в терновом венце мученика. Действительно, на его долю выпало столько несправедливости, боли и предательства, что будь человек иной – согнулся бы, сломался. Но Алампа – не безгласная жертва жестоких времен. Он воин, чьим оружием было бескровное, но самое разящее из существующих – Слово. На все вызовы судьбы он ответил стихами, в которых передал биение сердец своих земляков, мечты и надежды якутов. Они звучат, как будто написаны сегодня, в них боль и тревога, сострадание и вера в людей, светлая вера в будущность родного края.
Алампа, благословивший свой народ на долгую дорогу к свободе – поэт-интеллектуал. Великолепный аналитик с тонкими оценками и взвешенными прогнозами. Он быстро схватывал новые знания. Добросердечный, как истинно сильные люди, был трогательно внимателен к старикам, женщинам и детям. Безоглядно верующий в друзей, был бескорыстен в мужской дружбе. Сегодня любить якутов легко – прекрасно образованных, безмерно талантливых, красивых и свободных. Алампа любил свой народ сто лет назад – когда кругом слепых было больше, чем грамотных. Когда за пеленою непрерывного тяжкого труда, под корой рутинной бедности едва просвечивались безгласные тени людей.
Поэт хорошо знал своих земляков – привыкших молчать и терпеть, скрывая свои думы и чувства. В негромком якутском мире царем был Труд – непрерывный и упорный, труд скотоводов и табунщиков, охотников и рыбаков, кузнецов и рукодельниц. Это они сохранили жизнь в краю, где всё живое вымерзает в зимнюю стужу и иссыхает в летний зной, родили детей и научили их видеть и слышать такую хрупкую драгоценную красоту. Поставили солнечного цвета берестяные ураса, выковали из черного железа говорящий хомус, сплели поющие узоры серебряных оберегов и спели благословляющий Каждого алгыс. Это для них Поэт хотел справедливости, для их детей – просвещения и милости…
Алампа был великий труженик, с малолетства знающий цену куска хлеба. И на исходе нелегкой жизни, пока были силы, он работал. Писал новые вещи, правил сохранившиеся черновики, просматривал написанное, планировал издания. Истонченный тюрьмой и ссылкой, лишившийся официального признания и поддержки, сознающий недалекую кончину художник продолжал трудиться. Он выполнял свой профессиональный долг: читал творения молодых коллег, рецензировал, советовал. И торопился переводить с русского языка на якутский Чехова, Крылова, Толстого. Известно, что литературный перевод – труд каторжный и для здорового человека по сложности и ответственности. Но сложностей поэт не пугался никогда. Это он перевел на якутский язык до боли честный роман Фадеева о гражданской войне. Произведение называется очень емко – Разгром.

Не приемлю, когда порою представляют семейную пару Софроновых в виде его дородной супруги и почти тщедушного Алампа. На сохранившихся фотографиях хорошо видно, что он был, по крайней мере, никак не меньше ростом. Он был привлекательный мужчина – стройный, ладно скроенный, с ясным острым взглядом художника. Как вспоминала его племянница, был любимцем большой родни. Для молодежи и детей Анемподист Иванович был прежде всего «дядя Алампа» – добрый, веселый, щедрый на праздничные подарки. «Я видела его, вернувшегося после тюрьмы и ссылки – больного, похудевшего, дурно одетого… Но почему-то вспоминается только очень нарядным, хорошо одетым… Всегда у него была безукоризненная одежда, прекрасные манеры…», – рассказывала племянница поэта Елена Петровна Слепцова.
Ее отец Петр Вонифатьевич Слепцов и Алампа – дети родных сестер, двоюродные братья, были близки не только по крови, но и по духу. В их отношениях была какая-то особая теплота, смысл которой открылся мне только со временем. Старший по возрасту, Петр понимал, кем был его младший кузен, а тот отвечал ему безоглядной привязанностью чистой души. Алампа был не только братом, но и другом, единомышленником. Они вместе с воодушевлением встретили революцию 1917 года – начало новой жизни для родного края.
Сколько было братьями сделано простых и малозаметных дел для новой Советской власти – написано, переписано, переведено, распространено, лично доставлено. Сколько светлых надежд, ярких идей, длительных планов было обсуждено, выношено, выстрадано. Петр Слепцов и Анемподист Софронов были среди тех, кто взял на себя ответственность за будущее Якутии. Так их много на старых фотографиях! Плотные ряды мужчин. Запоминающиеся лица. Яркие глаза людей, уверенных в своей правоте и силе. Такие разные по происхождению, образованию и роду занятий зрелые и молодые, сдержанные и вдохновленные якуты, русские, евреи… Все хотели одного: свободы выбора для себя и для родного края.
Петр Слепцов был делегатом Первого съезда Советов Якутии – одним из отцов-учредителей Республики, членом её первого Правительства. Помогал ему брат Алампа, воспевший свободу открывшихся возможностей. На осколках рухнувшей империи возникал еще неведомый строй, наследуя все тревоги и боли ушедшего. Мир перекраивался по живому, сталкивались интересы, скрещивались политические взгляды и винтовочные прицелы… Братья выезжали к повстанцам, убеждали не проливать невинную кровь жителей заречных улусов, бунтующего Верхоянья.
Тихий и мягкий, не повышавший голоса в беседе, Алампа ездил в охваченные огнем гражданской войны местности по собственному желанию. Бесстрашный парень был — нежнейший лирик якутов. Он знал, что кровь уже пролилась и еще будет литься. Видел людей, ослепших в обоюдной ненависти… Поэтому и ездил, чтобы спасти жизни вчерашних друзей, соседей и родственников, попавших в водоворот истории. Кто из сегодняшних поэтов или политиков равен ему? Какой силой нужно обладать, какой выдержкой и твердостью, чтобы убедить сложить еще дымящееся оружие! И каким чистым должно быть твое имя, чтобы выслушали, а не расстреляли сразу.

Старший из братьев Петр, как мог, заботился об Алампа и в дни «бурь и пуль», и в мирные будни. Когда утихли братоубийственные столкновения, нашел ему работу на Севере. Там, на горе у границы оленекской и булунской тундры и сегодня стоит памятник их братской дружбы – одинокий, потемневший от времени деревянный столб, испещренный надписями, следами от пуль и ножей. Столб чуть накренился, но даже сейчас хорошо видны надписи «Татта», «1924 год», «ЯЦИК». И на самом верху четко прорезано: «П.В. Слепцов». Именно Петр Вонифатьевич, тогда уполномоченный наркомата труда и промышленности Якутской АССР, задумал и установил столб. Зарисовал его в своем дневнике и подписал свой рисунок, будто знал, что больше с братом никогда сюда не вернутся. Рисунок хранится в архиве, а местные жители и в двадцать первом столетии помнят, что на высоте стоит «столб Алампы»…
Север был последним местом их совместной работы. Они вернулись в Якутск, Петру Вонифатьевичу еще предстояла работа по советизации Хатанго-Анабарского края, участие в знаменитой Якутской экспедиции Академии наук. Алампа и его жена Евдокия часто бывали в доме Петра Вонифатьевича и Александры Петровны Слепцовых. Там всегда было многолюдно: кроме родных детей, проживали воспитанницы, родственники, друзья, приезжие гости из улусов. Старшая дочь Слепцовых Елена Петровна вспоминала: «Маме нашей и Евдокии Софроновой обеим было, если сейчас подумать, около тридцати. Тетя Дуня была тогда веселая. Было много красивых, хорошо одетых женщин – красавица тетя Аннушка одна чего стоила, мы ее все любили». Тетя Аннушка – это Анна Вонифатьевна, сестра Петра Вонифатьевича, легендарная красавица Анчик из романа «Весенняя пора».
Алампа был непременным участником всех домашних затей, будь это выезд на природу или работы по хозяйству. Жилистый, как и все выросшие на нескончаемом сельском труде, умеющий терпеть усталость, он не чурался физических нагрузок. Жизнь в доме Слепцовых кипела: даже в часы досуга никто не бездельничал. Все, включая хозяина Петра Вонифатьевича, рукодельничали. Много читали, играли в шахматы, шашки, раскладывали пасьянсы – считалось, что эти занятия развивают память и мышление. Устраивали спортивные состязания, веселые соревнования. Сторонник велосипедных и пеших прогулок, быстрый в движениях, легкий на подъем Алампа был любимцем молодежи. На октябрьские праздники, на Рождество и Пасху к Слепцовым и Софроновым приходили Ойунский, Строд, Байкалов. За столом с удовольствием засиживалась почти вся тогдашняя элита республики. Алампа с Платоном Алексеевичем по просьбе гостей пели народные якутские песни. Было шумно и дружно.

Умение дружить выпадает не каждому. Сложно быть другом, настоящим и бескорыстным. Безоглядно верящим в верность другого человека. Долгая дорога жизни часто испытывает на прочность не только дружеские, но и кровные и семейные узы. У каждого свой тайный крест и личный счет к судьбе. Кроме достигнутых вместе побед и разделенных радостей, у каждого — своя печаль, невидимая боль. Та, которую не расскажешь ни другу, ни матери. Порою дружба рушится от чрезмерной близости: не простить своих же откровений, минутной обнаженности в слабостях. А кого съедает простенькая низкая зависть: у друга дом новее, должность выше, шуба краше… Алампа был небесный интеллигент. Начисто лишенный пороков зависти и злословия, терпимый и в больших, и малых вещах. Потому был искренен с людьми, по-детски доверчив к тем, кого считал друзьями.
Предают всегда свои. Те, с кем пил чай, делился мыслями, кому всегда прощал мелкие обманы как смешные несуразности. Тот, кто стоял рядом, смотрел в глаза и сочувственно улыбался. А внутри грызло: так хотелось писать как Алампа! Чтоб от кованых серебряных строк – холодом по спине. Чтобы написанное Тобой пели за пиршественным столом! Или утром – перед смертным боем… Не получалось. Писалось правильно, броско, на злобу дня. Печатался. Читали, пожимали плечами. Понимал, что не может как Он. Признавать превосходство другого – удел сильных. Выбор слабых – стремление принизить того, кто в чем-то выше и лучше. Из завидующего выполз доносчик.
На Беломорье в те гибельные годы сгинул цвет российского общества. Сколько было обескровлено семей, разрушено вековых твердынь родства, добрососедства и дружбы… Брат, Петр Вонифатьевич, был среди тех немногих, кто не отшатнулся, не отрекся от репрессированного Алампа. Писал ему в тюрьмы и лагеря, отправлял посылки. После его смерти пишет поэту и отсылает деньги Александра Петровна. Провидение уберегло — Алампа выжил. Был сослан обратно в Сибирь. Позже удалось вернуться на родину.
Беззащитная вдова, сама из «классово чуждых элементов», мать большой семьи Александра Слепцова не побоялась приютить опального поэта. Она была первой, кто обнял его в Якутске. Алампа, привезший из Соловков чахотку, сразу оговорил, что будет жить отдельно. Но согласился попить чай в доме брата. Девочки выросли, смотрели внимательно на дядю красивыми, такими отцовскими глазами. Александра Петровна умела накрыть стол из ничего. Было дружно и уютно, как будто прежде. Только не было мужчин, раньше плотными рядами сидевших за праздничным столом. И не было за столом Евдокии, бывшей жены.
… О многом рассказывала Елена Петровна Слепцова, знавшая всех близких поэта. Она подолгу жила у них. Ей было уже 16 лет, когда «дядя Алампа увез тетю Дуню на лечение в Москву». Потом был разрыв в семье поэта, черная полоса жизни, закончившаяся арестом и тюрьмой. И с 1927 года племянница Алампа не разговаривала с Евдокией. «Я не смогла простить ей предательства. Долгие годы из уст в уста ходила безответная последняя просьба Алампа – придти, проститься. Хотя бы под окном пройти! Я вычеркнула ее из круга любимых мною людей. Прошли десятилетия. Однажды встретила ее у общих знакомых. Она первая подошла и поздоровалась… Конечно, Евдокия состарилась. Я сама была уже в возрасте. И тоже вдовой. Жизнь такая долгая… Она была одной их немногих, кто еще хорошо помнил моих родителей и многих моих родственников – умерших, сосланных, рассеянных по белу свету.
Долгое время в Якутии нельзя было даже вслух произносить эти имена — Ойунскай, Аржаков, Оросиннар, Балапааттар. Это теперь все признают и родство, и дружбу. А я помню, как маленькую Саргылану, дочь Ойунского, исключили из пионеров и родители запрещали играть с ней своим детям. Я брала ее к себе на выходные. Как не брать? Она же дочь Платона Алексеевича, который дружил с моим отцом и его братьями. Он спас от расстрела дядю Терентия и Григория…», – рассказывала Е.П. Слепцова. В память тех, кого уже не было на свете, она простила и стала общаться с бывшей женой Анемподиста Ивановича. Встречались, играли в карты, рукодельничали, вспоминали родных и близких… Иногда вместе шили на старой швейной машинке, помнившей далекие счастливые времена.

Личность Алампа многогранна, одна из граней – его дар, его способность любить. Любить так, что через тридцать лет покинувшая его женщина помнила только его. Племянница Алампа в разговорах со мной неоднократно подчеркивала: «в последние годы жизни она так много вспоминала Анемподиста Ивановича. С нежностью рассказывала о годах совместной жизни, об его словах, его внимании и доброте…». И это после их мучительного разрыва. После её брака с блистательным Степаном Гоголевым, ярким и успешным мужчиной. После холода в отношениях, грустных невольных встреч у общих знакомых.
… Поэт победил самого могущественного соперника – Время. Десятилетия прошли после смертной разлуки. А он снова и снова возвращался в ее рассказах, воскрешал улыбчивым, молодым, знаменитым. Она жила и старилась в кругу его таттинских земляков, друзей и родичей, для которых была именно женой Алампа. Так он добрым именем своим, светом не иссякшего никогда чувства и после кончины сберег свою Любовь от одиночества. Преодолев пропасть разрыва и боль расставания – безоглядным своим поклонением и всепрощающей нежностью.
Очеловеченный символ служения Народу и Правде, он был легендой еще при жизни. В разбросанных по таежным аласам юртах бродили рассказы про его судьбу в смутные и кровавые времена. Восхищались талантом, проникновенностью стихов. Бескорыстием, чистотой веры и трагедией любви. А еще – мужеством настоящего Мужчины, не способного обидеть женщину, даже предавшую… Будучи большим поэтом – не сжечь словами! Не оскорбить память вместе пережитых прекрасных минут. Дорожить ушедшей радостью и болью, не продавать былое доверие чужому любопытству. Иные не способны даже на малое – не произносить имя доверившейся женщины для праздных ушей.
Кто сказал, что Поэт был несчастлив в личной жизни? Бог не каждому дает, только избранным – такую жизнь, такую любовь! Ему посчастливилось полюбить обыкновенную женщину так, чтобы оставить всем умеющим слышать и чувствовать непревзойденную в подлинности поэзию. Во времена, когда еще стеснялись вслух признавать силу слабой половины, Поэт подарил своему народу редкостные стихи, рожденные любовью мужчины к женщине. Их сегодня поют как молитву. Проговаривают заклинанием и откровением. Век другой стоит на дворе, другое тысячелетие, а для любящего якута все той же «пуночкой нежногрудой», тающим за утренним окном сновидением проплывает прекрасная его Женщина. Земная и грешная, возвышенная стихами Алампа до образа небесной чистоты…
На якутском языке эти строки льются естественным дыханием любящего мужчины, замершего во внезапном осознании постигшего его чувства. Той любви, которая приходит не каждому, потому что кто-то не способен услышать и ощутить, а другой – не в силах понять и принять. Любовь – как самоотречение, как способность не только наслаждаться, но и простить разящую боль, причиненную тебе. Дар любить просто, а не за что-то. И быть счастливым в этой любви – через годы и расстояния, после потерь и разлук, ошибок и расставаний. Умирая, последним своим желанием вымолвить, чтобы если не пришла, то хотя бы прошла под окном Она. Покинувшая, любившая других мужчин, и не тогда, когда ты мог забыться в трудах и почестях, а когда ты был гоним и предан. И все равно – Любимая.

Лилия Винокурова. Якутск, 2012 – 2018.

С любезного разрешения автора эссе.